Все, что смог [СИ] - Елена Ляпота

Это Квасин понимал. У самого все мысли о чайке горячем, да о подушке своей родимой…

— А что ж ты по метро шастал? — подозрительно спросил он.

— Искал, где бы притулиться. В парке собак много, спать мешают. Но в метро душно было, и я решил, что собак можно и потерпеть.

Все было так просто. Так складно. И прицепиться не к чему: ну, видел. Ну, ушел. И что дальше? Никто ведь не обязывал калеку разыгрывать из себя героя-спасителя. Сам вон — еле ноги волочит. Но что-то не давало Квасину покоя. Жилка, пульсирующая у виска. Темнит что-то Чеченец. Недоговаривает чего. А, может, у них тут банда, которая сообща грабит прохожих? Ага, одернул себя Квасин. Банда с навыками спецназа.

Чеченца следовало дожать. Вдруг прояснятся еще какие детали…

Но это с утра. Все дела и заботы с утра. В конце концов, за вредность им никто не доплачивает. А по ночам не спать — вредно.

Майор Квасин приложил кулачок к губам, сдерживая зевоту, и коротко приказал оформить Чеченца в изолятор. Чтоб не сбежал. А заодно и бомжа по имени Женя. Чтоб не скучно было.

— Вот тебе и прописка. Временная. Ищите по такому-то адресу, спрашивайте майора милиции…

Квасин улыбнулся собственной шутке, а затем его лицо приняло равнодушно-отсутствующий вид. В конце концов, убийство как убийство. Он с этим всю жизнь сталкивается. А убитый подождет. Ему все равно спешить некуда.

Глава 3

Утро началось с обычной вереницы проблем. Правда, этой ночью их стало на одну больше, но она мелькнула слабой искоркой и затерялась в ворохе неотложных дел, каждое из которых «горело» уже который день. Дел было много — времени мало. А желающих работать на совесть — еще меньше.

Все попытки дозвониться до родных или близких убитого оказались бесполезны: либо он жил один, либо никто особо не переживал, что Добролюбов не ночевал дома. В трубке слышались длинные занудливые гудки.

К обеду Квасин решил, что стоит отправить кого-нибудь побеседовать с соседями. Узнать побольше про убитого: где и кем работает, потом позвонить на работу и так далее… Обычная процедура.

На это дело Квасин подрядил молоденького лейтенанта Гришку Клевера. Пускай побегает, а то, чай, от бумажной работы задница к стулу прирастет.

Гришка вернулся через три часа. Довольный, он размахивал черной пластиковой папкой, и, зайдя к начальнику в кабинет, привычно швырнул ее под самый нос Квасину.

Майор ничего не сказал. Он давно привык к тому, что Клевер, несмотря на свою певучую фамилию, неисправимый хам, который, к тому же, смутно соображает, что кто-нибудь может назвать его поведение хамским. Будь на его месте человек с другим характером, Клевер наверняка получил бы выговор. Но одним из редчайших положительных качеств Квасина было терпение к недостаткам окружающих. Правда, оно распространялось ровно настолько, насколько эти недостатки задевали самого Квасина.

Летающая по столу папка была мелочью, на которую он не пожелал обратить внимание.

— Рассказывай, что узнал, — сказал Квасин и сложил ладони на папке крест накрест.

Гришка Клевер довольно потянулся — выспался наверное, сволочь — и выдал улыбку на все тридцать два кривых, с табачной желтизной, зуба.

— Много узнал. Интересная личность этот Добролюбов. Вдовец. Жена умерла полгода назад. Выбросилась из окна — он, кстати, на десятом этаже живет. Жил, то есть.

— Причина? — удивился Квасин. Его всегда удивляли люди, отважившиеся на святое святых — убиение самих себя. Он считал это делом страшным и неразумным.

— А причина в том, что наш красавчик загулял.

— Тьфу ты! — в сердцах воскликнул Квасин. Если такую мелочь близко к сердцу брать, то по стране начнется настоящий женопад из всех окон отечественных многоэтажек. Видно, нервная была жена. Оттого и выбросилась. Оттого и загулял наш убитый, что, видать, покоя дома не было.

Однако Квасин глубоко заблуждался. Клеверу удалось выяснить, что покойная Татьяна Добролюбова была на редкость тихой и уравновешенной особой. Немного грустной, но всегда отзывчивой и доброжелательной. И очень-очень красивой.

Что ж ему не хватало, этому скакуну ретивому — над этим ломали голову многие соседи. И тут же добавляли: денег. Поэтому и закрутил Антон роман с дочерью собственного шефа. Роман серьезный. Даже развестись хотел.

А Татьяна тут возьми, да и забеременей. Их соседка по лестничной площадке в женской консультации работает, так что все известно было: и срок, и радость молодой женщины, когда та узнала, что будет матерью. Но Добролюбов ребенка не хотел, и отправил жену на аборт. Та не соглашалась ни в какую. Видимо, думала, что ребенок поможет спасти семью. Но не спас: очередная ссора с мужем закончилась нервным срывом, а на следующий день случился выкидыш.

Татьяна еще не вышла из больницы, а муж уже побежал в ЗАГС — разводиться. А когда вернулась домой, так мадам уже в открытую звонила почти уже бывшему мужу. Женщина не выдержала: покончила с собой. Говорят, что Добролюбов даже расстроился. Совесть, вроде, заговорила. Памятник жене поставил гранитный…

— Ну что, это все? — пробурчал Квасин, — А друзья-враги? А коллеги по работе?

— На работе тишина. Все как один твердят, что Антон Станиславович был человеком умным, трудолюбивым — хоть сейчас на доску почета. Оно и понятно — жених шефовой единственной дочурки. Только слово лишнее вякни — тут же пакуй вещички на вылет.

— Хитрозадый, стало быть, — вздохнул Квасин. Не любил он двуличных людей, что сладко улыбаются, а сами за полтинник душу вынут, да в прозрачном целлофанчике — аккурат в руку кормящего…

Но что поделаешь, если каждый, кто не нищий, так в основном без души…

— С родителями Павлов разговаривал. В морге. Они в шоке. До сих пор не могут поверить, что их сына убили.

— Оно-то понятно…

— Но дали мобильный одного из друзей убитого. Я позвонил, договорился встретиться вечером.

— В свободное от работы время? — хихикнул Квасин.

— А оно у нас есть, Леонид Сергеевич? — хмуро заметил Клевер. — Мне еще дамочку убитого обрабатывать надобно. А у нее истерика. Мать подняла трубку, сказала, что у них «Скорая». Мариночке от волнения плохо стало. Так что пока не знаю…

— Ты мне это «пока не знаю» на ужин себе оставь. У нас тут не экзамен с пересдачей. Дело принял — кровь из носу закрыть надо. Потому что кроме этого еще с десяток висят, как шишки на елке.

Клевер замолчал, поскреб в затылке и послушно ретировался — то ли по делам, то ли делать вид, что занят. За такую зарплату особо рвать душу не хотелось. С начала дела питал интерес. А после интерес съедала бюрократия. И только жужжание начальства, навязчивое, как стая зеленых мух, выступало двигателем прогресса.

— Да, и Чеченца допросить не забудь. А то прописать придется в камере…

Гришка Клевер состроил озабоченную мину, хотя мысленно начал рисовать картинку, как от души отвешивает Квасину под его тощий зад правой ногой, с хорошего захода. С бомжами мараться охоты нет. Но раз Квасин сказал — придется…

Он вернулся в свой кабинет и тоскливо взглянул на старенький электрический чайник — весь в пыли и грязных потеках. Опять ребята из соседней комнаты брали и не вымыли — свиньи! А обещали, и вместо этого наставили жирных отпечатков, так что теперь даже кофе пить тошно. Все кажется, будто кто наплевал внутрь — и не сполоснул.

В дверь громко постучали, а затем, не дожидаясь его, Гришиного, ответа, дверь отворилась и в проеме показалась бритая голова Димки — молодого опера, что был у него на посылках.

— Гриш, там Квасин бомжа велел привести, чтоб ты допросил. Так я привел.

— Что, прям сюда, под кабинет? — возмутится Клевер, чувствуя, что накрылся его кофе медным тазом. А он пирожки как раз у бабки на углу прикупил, да в газетку завернул, чтоб не остыли. Вот сволочи-то!

— Давай сюда своего бомжа, — рявкнул он, бросив косой взгляд на бумажный сверток, пахнущий жареной капустой. В животе заурчало, а рот наполнился слюной. Но не жевать же при бомже: так аппетит надолго пропадет. А то и делиться придется. Бомж-то, поди, голодный небось. Кормит нынче государство плохо. Но устраивать в кабинете столовую Клевер не собирался. Так и зарплаты никакой не хватит.

Димка отворил дверь, пропуская вперед Чеченца. Клевер, который доселе не видел его, вздрогнул. Молодой парень, а урод уродом. Пытливый взгляд тут же подметил, что одежда на Чеченце была довольно чистая, и не висела мешком, как бывает, если натягиваешь тряпье с чужого плеча.

Он проковылял к табурету, что стоял сбоку стола Клевера, и, не спрашивая, сел. В ноздри ударил неприятный запах немытого тела, каким были пропитаны камеры, где держали бомжей, однако больше ничем не пахло — ни мусором, ни испражнениями, чем отродясь славился отечественный бомж.

— Ну что ж, уважаемый господин, — Клевер закашлялся от смеха при слове господин, но что тут поделаешь, если привычное, дошедшее с совковых времен «товарищ», больше не устраивало антикоммунистически настроенную общественность, — …Андрюшин. Рассказывайте все, как есть.